— Все, не дурней же я валенка, государь, — Митька поднялся. — Ничего тебе от меня больше не требуется?

— Иди, будешь нужен, позову, — я махнул рукой, отпуская его. — Да, завтра поутру приготовь мне платье, вставать я буду, да опосля завтрака приму де Лириа, а то он надумает себе невесть что. Этот может. — Дождавшись, когда дверь за Митькой закроется, я закрыл глаза. Да, дело, похоже, и впрямь сдвинулось с мертвой точки.

Глава 7

Ушаков успел прибыть до того, как утром на высочайшую аудиенцию соизволил явиться де Лириа. Это было весьма удивительно, и я долго не мог понять, каким образом он успел примчаться в Царское село, если гонца к нему в Ярославль Репнин отправил лишь неделю назад.

Я как раз закончил завтрак и сидел в своем кабинете, читая Макиавелли. Так уж получилось, что, открыв это произведение искусства, названного книгой, я сначала тормознул, увидев, что она написана на латыни, но с большим удивлением, прочитав пару строк, внезапно понял, что понимаю написанное. Получается, что Петр знал латынь и мне досталось это знание в качестве подарка от еще сохранившего кое-какие нейронные пути тела. Другая странность заключалась в том, что никаких других языков я так и не «вспомнил». То ли латыни Петра учили более качественно, и, изученные куда поверхностнее, знания уже улетучились, то ли его вообще никаким языкам больше не учили, что для этого времени было немного странно. Тем не менее, латынь я знал, и с удовольствием погрузился в чтение «Государя».

Дверь в кабинет приоткрылась и вошел Репнин.

— Государь, Петр Алексеевич, Ушаков Андрей Иванович явился по твоему велению.

— Уже? — вот этому обстоятельству я и удивился куда больше, нежели тому факту, что, оказывается, знаю латынь, совершенно для меня бесполезную. — Ну раз явился, пускай заходит.

Дверь снова открылась, и в кабинет вошел высокий, статный, все еще сохранивший крепость тела и былую привлекательность лица мужчина. Определить его возраст было сложно, так как по цветущему его виду можно было судить лишь о том, что он не предавался различным излишествам и вел активному во всех смыслах жизнь. Он остановился у порога, явно растерянный, потому что я продолжал читать, словно до сих пор сидел в комнате в гордом одиночестве.

— «Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает; если это люди преданные и способные, то можно всегда быть уверенным в его мудрости, ибо он умел распознать их способности и удержать их преданность. Если же они не таковы, то и о государе заключат соответственно, ибо первую оплошность он уже совершил, выбрав плохих помощников». — Прочитал я вслух, сразу же переводя на русский, потому что понятия не имел, знает Ушаков латынь, или все-таки нет.

— Государь? — осторожно задал он вопрос, явно интересуясь, что я имею в виду.

— Точно, «Государь». Надо же, а я и не знал, что ты, Андрей Иванович, знаток Никколо Макиавелли, — я отодвинул книгу в сторону и посмотрел на Ушакова. — Ну что же ты в дверях топчешься, садись. Разговор у нас долгий предстоит.

— Я могу спросить, зачем ты звал меня, государь, Петр Алексеевич? — он спросил все еще стоя в дверях. А вообще забавно, дед прилично уже так по времени завещал обращаться всем по иноземному, а ведь, смотри ты, едва появилась такая возможность, и все сразу же начали сбрасывать то не наше, которое еще не успели впитать с молоком матери. Но это они зря, ей богу. Я не собираюсь все начинания Петра Великого псу под откос пускать. Но кое-что все-таки уберу. Пока не знаю точно, что именно, потому что не закончил изучать даже табель о рангах, так что, пока об этом даже думать не следует.

— Садись, Андрей Иванович, в ногах правды не сыщешь, хоть будешь ее всю жизнь искать, — повторил я, на этот раз с нажимом. Дождавшись, когда Ушаков сел напротив меня, я погладил лист бумаги с серебряными вензелями, и перевел задумчивый взгляд на Ушакова. — Ну как ты думаешь, Андрей Иванович, прав был флорентийский вольнодумец, или нес бред и околесицу? Должно ли государю иметь вокруг себя только преданных ему людей, или же он может полнейшего простофилю корчить из себя, коли предавать его будут направо и налево?

— Почему ты спрашиваешь об этом именно меня, государь? — Ушаков насторожился.

— Да вот, охота мнение твое услышать, — я слегка наклонил голову набок, не спуская взгляда с бывшего начальника Тайной канцелярии. Еще пару неделю назад заметил, что этот жест почему-то не нравится многим моим собеседникам. Они начинали ерзать на месте и пытаться поймать глазами мой взгляд.

— Думаю, что иноземец этот в какой-то мере прав, государь.

— Ага, значит ли это, что ежели ты, присягнувший мне, меня же и предашь, то повинен будешь смерти лютой? Об этом дальше в книге говорится, — доверительным тоном пояснил я свои слова напрягшемуся Ушакову. Он промолчал. Мы поняли друг друга. Еще с минуту боролись взглядами, затем он отвел глаза, признавая за мной право приказывать. Хоть и пацан совсем, а переиграл этого старого лиса. — Вот что, Андрей Иванович, известно мне, что с Толстым именно ты моего отца Алексея Петровича к смерти приговорил. Так что, полного доверия у меня к тебе, сам понимаешь, нет. Но то дела прошлые были, к тому же не знаю я по малолетству своему был действительно повинен отец мой, или наговорил на него кто. Еще раз повторюсь, то дела были минувшие. А сегодняшние дела наши настолько в упадок пришли, что мне стало ясно как божий день, как озарение, кое ко мне пришло во время отпевания сестры моей Наташеньки, — нет, мне не надоело смерть сестры эксплуатировать. Пока это действует, буду гнуть свою линию. А она, душа безгрешная простит дурака. И я совершенно машинально осенил себя крестным знамением. Ушаков, глядя на меня, поддавшись бессознательно порыву, повторил крестный жест. — Это озарение, — продолжил я, как ни в чем не бывало, — шепнуло мне, что неладное творится что-то в нашем государстве, а Тайной канцелярии-то и нет, чтобы проверить мои подозрения.

— Что ты хочешь сказать, государь? Ты возрождаешь Тайную канцелярию?

— А я разве не это только что сказал? — теперь я смотрел удивленно. — Вот только, не нужна мне Тайная канцелярия в том виде, что была при деде моем, да при его пасторской прачке, — неприязнь на моем лице, появившаяся сама собой в то время, когда я говорил о Екатерине, развеяла все подозрения, если они и зародились в умнейшей на самом деле голове Ушакова. — Нет у меня желание нагружать канцелярию розыском обычных преступников, этим можно и других занять. Вон фискалы непонятно чем занимаются, вот и дозагрузим их, а там и название какое-нибудь поблагозвучнее придумаем. Тайная же канцелярия, кроме розыска крамолы, должна будет организовать слежку за иностранными гостями: послами, купцами и тому подобными людишками. Только тайно. Тайная же канцелярия. Чтобы они этого ни дай боже не заметили. Пока вот так. А там посмотрим. Ну, что скажешь на мою задумку, Андрей Иванович?

— Так ведь мы почти тем же и занимались, государь, — Ушаков почесал висок. — За иноземцами тоже присматривали, правда, чтобы тайно... Это... Это языкам надо быть обученными и... Это надо обдумать. — Он осекся и посмотрел на меня прямо, не мигая. — А в каком качестве ты меня видишь при Тайной канцелярии, государь?

— В том же, что и раньше, — я вздохнул и снова провел рукой по странице. — Негоже такими талантами разбрасываться. Да и кроме тебя, кто знает службу эту лучше? Как думаешь, не ошибся я в выборе? Или потомкам память обо мне останется как о плохом государе, которого даже Тайная канцелярия, оплот любого трона ни во что ни ставила?

— Думаю, вам нужно рискнуть, государь, — Ушаков смотрел на меня с такой надеждой, что ему снова позволят любимым делом заниматься, что мне даже стало слегка не по себе.

— Хорошо, я рискну. А пока думать будешь, как мою задумку получше выполнить, вот тебе задание на первое расследование. Дело плевое, но лучше в нем все-таки разобраться.